Как уже указано выше, пейзажные парки существовали еще в глубокой древности, а в XVIII в. они должны были вновь появиться, с одной стороны, как дополнение к архитектурным садам, а с другой — как следствие усложнения плана последних. Первое было естественно, например, для необъятного «Большого парка» Версаля, где главные дороги можно было расположить по строго геометрическому рисунку, но придать всем посадкам правильную форму было немыслимо.
Мало того, поместья, прилегающие к замкам, приняли бы понемногу благоустроенный вид, и понемногу архитектурный парк оказался бы включенным в пейзажный. Противопоставление последних первым произошло лишь вследствие литературной критики, которая привела к пренебрежению произведениями прежней эпохи и к разрушению части архитектурных садов.
Последнее сказывалось еще в древности. Так, поэт Гораций писал Фуску Авицию: «В садах ваших великолепны колоннады. Не для того ли они построены, чтобы запереть рощи? — Почему удивляются этому дому? — Оттого, что он охватывает большой горизонт. Природа, которую Вы гоните ударами секир, возвращается обратно».
Цицерон также смеялся над приукрашенными садами, говоря: «Я терпеть не могу роскошные загородные дворцы с мраморными мозаиками и великолепными завесами. Разве можно не потешаться над этою сетью ручьев, именуемых то Нилом, то Эйрипом».
Существует своего рода соревнование между французами и англичанами о том, в какой стране раньше появилась мысль о возможности пейзажного сада. На самом деле такая мысль не имела важного значения, пока не было дано самого сада в натуре или проекте. А так как многие из картин Лоррена при воспроизведении в действительности превратились бы в чудный парк, то о первенстве нечего и спорить. Теоретические же рассуждения о необходимости возвращения к природе и описания воображаемых садов дают весьма мало.
Во всяком случае, о пейзажном парке («Jardin delectable») — говорил уже Б. Палисси, знаменитый керамист, химик, архитектор и писатель (1506— 1590). Он считал, что во Франции около 4 000 садов можно превратить в пейзажные.
Почти одновременно Ф. Бэкон в своих проповедях «Sermones» доказывал, что нужно отказаться от подстрижки деревьев, фигурных партеров и т. п., заменив это «дикой» (т. е. неизмененной) природой и хорошо выстриженным газоном. По его предположению, сад нужно делить на три части. Первая должна состоять из четырехугольного луга, охваченного деревянной галереей, обвитой зеленью, украшенной кусками разноцветных стекол, арками из зелени и т. п. Посредине должен быть мраморный бассейн для фонтана и статуи, но только не выстриженные деревья.
В средине второй части, «Главный сад» («The Main Garden»), должен был быть холмик с бельведером, а в третьей части, «Пустошь» («The Heath»), аллеи должны быть обсажены высокими свободно разросшимися деревьями.
Итак, указание Палисси мало определенно, описание Бэкона прекрасно подошло бы к любому итальянскому саду той эпохи, например к вилле Медичи (Пин-чиане). Между тем умение использовать неприкрашенную и дикую природу и пользоваться ею в неприкрашенном еще виде имелось налицо уже в XVII и, может быть, даже в XVI в. По крайней мере в саду Рамбуйе имеются фантастичные по форме скалы на Иль-де-Роше (Не des Roches). Самая капризная из них напоминает те плетеные кресла с большими нависающими спинками, которые используются на пляжах; она называется «La marmite de Rabelais». Рабле действительно бывал в Рамбуйе, сопровождая как секретарь кардинала де Белле, племянника Иоанна II д’Анжена, владельца Рамбуйе.
Ок. 1636 г. Рамбуйе посетил Филипп де Косцеан, епископ Лизьё. Маркиза Рамбуйе пригласила его на прогулку и повела к группе деревьев, росших вокруг упомянутых скал. «Приближаясь, епископ заметил сквозь зелень что-то блестящее; когда подошли ближе, то ему показалось, что видны женщины, одетые нимфами. Маркиза же делала вид, что ничего не замечает. Когда же подошли к скалам, то увидали, что де Рамбуйе и все девушки, жившие в замке, одетые нимфами, сидят на скалах так, что образовали чудную живую картину». Юлия, дочь маркизы, была одета Дианой и держала в руках лук.
Таким образом, практически уже в XVII в. были использованы такие же скалы и те же приемы, которыми пользовался впоследствии Юбер Робер. Замечательно, что при переделке парка во времена Ленотра эти скалы были не только сохранены, но еще и выделены на специальном круглом островке. Мало того, при маркизе Рамбуйе в одном из отдаленных участков парка (между «Английским» и «Овчарней») была проведена по трубам вода и устроено так, чтобы она падала каскадом из трубы, помещенной между двумя ветвями громадного дуба. Хотя бассейн, куда падал каскад, и был прямоугольным, однако кругом росли большие и, конечно, не подстриженные деревья.
Англичане считают одним из важных моментов в появлении пейзажного сада описание рая у Дж. Мильтона. Правда, поэма эта пользовалась большой популярностью, но собственно на садовую архитектуру она могла повлиять лишь слегка отрицательным отношением к архитектурному построению сада, если таковое отношение можно вывести из слов: «Они (группы цветов) не были распределены ни в правильные орнаменты, ни в искусственные букеты».
В длинном описании чудес растительности рая только последнюю четверть можно использовать для будущего сада. «Это приятное деревенское обиталище,— говорится там,— поражало своим разнообразием; девственная природа, не знающая еще ни искусства, ни правил (садоводства), развертывалась во всей прелести и свободе. Были видны поля и луга дивных оттенков, окруженные роскошными рощами… В одном месте пальмы росли на пригорках, в другом ручьи извивались по долине, дальше видны темные гроты и прохладные пещеры… Ручьи тихо журчали и падали красивыми каскадами с холмов, разделялись на рукава или образовывали тихое озеро».
В 1712 г., когда боскеты Версаля и Марли сильно разрослись, произведения Лоррена стали хорошо известными, а Ватто уже показывал на картинах дивные парки, Дж. Аддисон в журнале «Зритель» восставал против стремления к геометрической разбивке садов и подстрижки деревьев. Это дело продолжил и Д. Томсон в своей поэме «Сезоны».
Во Франции первая критика архитектурных садов появилась в 1765 г. в «Энциклопедии», но там восставали не против Ленотра, а против его бездарных подражателей, заменивших размах великого мастера мелочностью (что сказывается, например, в проектах Пансерона). В 1760 г. перевели поэму Томсона «Сезоны», в 1761 г. появилась «Новая Элоиза» Руссо, где описана вилла Сен-Пре героя романа, расположенная около Кларенса, на берегу Женевского озера.
Ясно, что идеи Руссо зародились из тех дивных пейзажей, что рисовали Ватто и Буше. Вот истинные родоначальники пейзажного сада Франции, как К. Лоррен — пейзажных садов Англии. Почти тогда же было переведено «Исследование о современных садах» Г. Вальполя, в 1774 г. появились «Сезоны» Сен-Ламбера, в 1777 г,— «О сочинении пейзажей» виконта де Жирардена, в 1776 г,— «Теория садоводства» Мореля, а в 1782 г,— «Сады» Жака Делиля и т. д.
С переходом в XIX в. влияние литературы становится все значительнее и прославление пейзажных парков все решительнее. Изменение этого начинается лишь в последнее время. Конечно, увлечение литераторов пейзажными садами происходило по большей части не вследствие того, что прежние сады не нравились, а новые пейзажные нравились, но потому, что сама литература переживала сначала время сентиментализма, потом романтизма, а затем и натурализма.
Архитектурные парки не подходили ни к одному из этих направлений, а потому их отвергли и заменили кажущейся противоположностью — пейзажными. Конечно, при этом было забыто, что всякий, так или иначе устроенный, парк уже перестал быть неприкрашенной природой, особенно если в нем построить множество павильонов и памятников.